Реферат: Культ научно-технического разума и его противники
Реферат: Культ научно-технического разума и его противники
МГТУ им. Н. Э. Баумана
Реферат по философии
Тема:
Культ научно-технического разума и его противники
Студент: Гавриш А.Н.
Группа: АК1-61
Преподаватель: Познер А.Р.
-2000-
Культ научно-технического разума и его противники
Наш век — это эпоха научно-технической революции, невиданного взлета научной
мысли. Социально-исторические предпосылки веры человека и человечества в
разум и науку в XX веке не менее, а более прочны и широки, чем в
предшествующей истории. Рациональное знание, в особенности научное, стало
важнейшей составляющей нововведений, кардинальных социально-исторических
преобразований, основной формой повышения производительности труда и
изменения всех форм человеческого бытия.
Сциентизм и антисциентизм
Научно-техническая революция, широко развернувшаяся во второй половине XX
века, породила не только проблемы и противоречия, но и надежды на то, что с
помощью новых научных дисциплин и новой техники будут наконец разрешены
трудные проблемы и противоречия человеческой жизни. Такие умонастроения
получили в наше время название «сциентистских» (от лат. scienlia — наука) и
«техницистских». Формы их были различны:
существовали разновидности «кибернетического», «генетического»,
«компьютерного» и т. д. техницизма и сциентизма. В свою очередь, различные
виды сциентизма положены в основание концепций индустриального,
постиндустриального, информационного общества, которые в 50—80-х годах
сменяли друг друга на арене идейной борьбы. Культ сугубо современного научно-
технического знания и был «новым изданием» культа разума.
В известном отношении культ научно-технического разума, «функциональной
рациональности» (понятие, введенное в обиход видными социологами и философами
XX века Э. Дюркгеймом и М. Вебером) в XX веке был взвинчен выше, чем в эпоху
классики. Влияние научно-технического разума на социальное развитие, жизнь
людей рисовалось как мощное и прямое. В 50—60-х годах — на волне высокой
экономической конъюнктуры — приобрела широкое влияние концепция «общества
всеобщего благоденствия», построенного на принципах «рациональной
эффективности».
Наиболее популярные в те времена западные авторы (У. У. Ростоу, Д. Белл и
др.), обещая «общество всеобщего благоденствия», полагались именно на взлет
и чуть ли не на чудодейственную силу научно-технического разума, на
«разумность», «научность» управления, на рост образовательного уровня
больших масс населения и т. д. Техницистские и сциентистские иллюзии сплелись
также с технократической утопией, с представлением о грядущей власти (от
греч. «кратос» — власть) компетентных научно-технических специалистов,
экспертов, то есть, собственно, с представлением о той же безраздельной
власти научно-технического разума.
Сторонники сциентистских и техницистских концепций в 50—60-е годы поспешили
даже назвать сроки исполнения своих сверх оптимистических «предсказаний»:
благоденствие, власть технократов «назначались» на 70—80-е годы. Иллюзии были
развенчаны. 70—80-е годы общество встретило невиданными научно-техническими
достижениями, повышением производительности труда и уровня жизни в ряде
стран, но и обострившимися проблемами и противоречиями, которые привели ныне
живущих людей на грань самого, пожалуй, опасного кризиса в его истории.
Исчезли ли сегодня техницистско-сциентистские, технократические концепции?
Отнюдь нет. Они, правда, заметно видоизменили свою форму.
В 50—60-х годах сциентизм и техницизм выступали главным образом в виде сугубо
оптимистических представлений о настоящем и будущем. В последние десятилетия
сциентисты и техницисты раскололись на два лагеря. Одни, разочаровавшись в
возможностях науки и техники, но не усматривая других равноценных им
стимулов и механизмов социального прогресса, выдвигают идеи своего рода
умеренного, критического оптимизма или даже сциентистского пессимизма.
Другие, подвергая критике слишком благодушный сциентизм прошлого, охотно
указывая на социальные противоречия, конфликты, прогнозируя их и в будущем,
по-прежнему возлагают основные надежды на новую волну научно-технического
прогресса, на преобразующую роль знания, на экономические изменения (хотя с
большим вниманием, чем прежние техницисты и сциентисты, относятся к
политическим, духовно-нравственным и гуманистическим факторам). Между
концепциями индустриального, постиндустриального общества и, например,
новейшими концепциями информационного общества существует несомненная
преемственность — она состоит как раз в верности методам и приемам
техницизма, сциентизма. Снова — и в «новейших» вариантах — утверждается культ
разума и науки.
Приведем в качестве примера концепцию японского автора Е. Масуды, изложенную
в книге с названием, которое четко раскрывает упомянутую преемственность:
«Информационное общество как постиндустриальное общество», впервые
опубликованную в 1986 году. Было бы принципиально неверно недооценивать
практическое влияние подобных концепций — именно они служат в качестве своего
рода «философии действия» при осуществлении крупномасштабных научно-
технических нововведений и связанных с ними социальных преобразований. Е.
Масуда был среди тех, кто разработал план-прогноз информационного общества,
который, по крайней мере в его научно-технической и организационной части,
был не без успеха реализован в Японии и других индустриально развитых странах
капитализма. Обычно такого рода учения содержат в себе целые разделы, идеи и
выводы которых представляют немалый теоретический и практический интерес.
Так, у Е. Масуды (а также у авторов других концепций информационного общества
— Д. Белла, А. Тофлера в их последних работах, Дж. Нэсбита и др.) исходным
является анализ особенностей науки и техники на «информационной» стадии
развития общества (интеграция компьютера и средств телекоммуникации), а также
выяснение специфики информации как первоосновы новейшей научно-технической
деятельности. Преимущества и специфику информации Е. Масуда видит в том, что
она не исчезает при потреблении, не передается полностью при обмене
(оставаясь в информационной системе и у пользователя), является «неделимой»,
то есть имеет смысл только при достаточно полном наборе сведений, что
качество ее повышается с добавлением новой информации. Действительно,
общество, научно-техническая, производственно-практическая, теоретическая
деятельность которого основана на оперативно накапливаемой, разумно
используемой информации, в принципе получает в свое распоряжение ресурсы
огромной значимости, доступные многократному и многостороннему
использованию, дальнейшему «возобновлению» в усовершенствованном виде и
быстрому созданию новых информационных систем. Информация — это, во-первых,
знание относительно нового типа, пригодное для дальнейшего использования, а
во-вторых, знание, производство, хранение и применение которого действительно
становится все более важной для общества деятельностью, порождает
соответствующие ему технико-организационные структуры. Возрастающая роль
информации и информационных систем — исторический факт, лежащий в основании
концепций информационного общества. Другой факт — быстрое, поистине
революционное воздействие «информационного разума» на производство,
управление, всю жизнь людей.
Е. Масуда обсуждает и ряд других реальных проблем: о формировании «новой
среды» жизни людей, имея в виду «компью-тополис» — город с такими
«информационными системами», как кабельное многоканальное телевидение; о
транспортной рельсовой системе пассажирских двухместных экипажей; об
автоматизированной доставке товаров; о новых компьютерных системах
здравоохранения и обучения; об автоматическом контроле за загрязнением
окружающей среды; о центрах научной, управленческой информации,
профессиональной ориентации и т. д. Надо отметить, что это не утопические
мечтания, а проекты, находящиеся в стадии эксперимента, реализации или
проектирования.
С научно-технической, организационно-управленческой точек зрения изучение
новейших концепций информационного общества представляет большой позитивный
интерес. Что же касается социально-философских предпосылок и выводов этих
концепций, то их общими чертами остаются техницизм и сциентизм, культ
«информационного разума», от прогресса которого опять ожидают прямого и
кардинального преобразования общественных отношений, в том числе отношений
собственности и власти.
Реакцией на сциентистские и техницистские утопии является усиление
антитехницистской, антисциентистской волны. Она, впрочем, на протяжении всего
XX века достигала достаточно высокой отметки. Развенчивание иллюзий
техницистско-сциентистского оптимизма вызывало и вызывает к жизни
«антиутопии».
В XX веке создано великое множество антиутопий. Немало известных писателей
работало в этом жанре — это Г. Уэллс, А. Франк, Э. Синклер, Дж. Лондон
(«Железная пята»), К. Воннегут («Механическое пианино», в русском переводе
«Утопия 14»), Р. Брэдбери («451° по Фаренгейту»), братья Стругацкие и др.
Классическими считаются произведения Е. Замятина «Мы», английских писателей
О. Хаксли «О дивный новый мир» и Дж. Оруэлла «1984 год». В них нарисованы
резко критические образы «машинизированного» будущего, отождествленного с
тоталитарным государством, где наука, техника доведены до совершенства и где
подавлены свобода, индивидуальность. Вымышленной Океанией в антиутопии
Оруэлла управляет Большой Брат, который — благодаря наисовершеннейшим
техническим устройствам и службе надзора — контролирует всех и вся. Океания
— мир исполнителей, которых с детства обучают в духе послушания,
неспособности к самостоятельному мышлению, чему служат специально
сконструированные язык и идеология. А в них искореняются словосочетания,
подобные «политической свободе». И хотя в 1984 году «орузлловский мир» в
полной мере «не состоялся», немало западных авторов, отодвигая «срок прихода
Большого Брата», считают, что антиутопии еще станут реальностью.
Создатели антиутопий вместе с техницистами и сциентистами, но существу,
исходят из идеи всевластия науки и техники, хотя не приемлют техницистского
оптимизма, заменяя его антитехницистским пессимизмом. Идейно-теоретические
основания техницистско-сциентистских и антитехницистских концепций, утопий и
антиутопий оказываются, таким образом, очень сходными. И только эмоциональные
оценки меняются на противоположные. Этими крайностями, которые расходятся, но
то и дело сходятся, немарксистские философия и социология XX века чаще всего
и оборачивались к миру социально-политических дискуссий, к миру культуры. И
все же никак нельзя сбрасывать со счетов роль антиутопий как специфического
вида социальной критики, как гуманистического предостережения, обращенного к
человеку и человечеству: смотрите, что может произойти, если не
контролировать развитие науки и техники, если во главу угла не поставить
потребности человека, его духовно-нравственные цели и ценности.
Особого внимания заслуживает также и та сложная работа над проблемами разума,
техники, науки, которая шла в среде профессиональной философии. Она подчас
была малопонятна «со стороны», да не всегда и выливалась в ценные и
адекватные результаты. И все же вклад немарксистской философии XX столетия в
немалой степени состоит прежде всего в незавершенном и сегодня, не лишенном
противоречий и неясностей, но перспективном поиске нового целостного образа
человека и человеческого духа. А он включал в себя и новое понимание
рациональности вообще, научно-технической рациональности в особенности.
Постановка проблемы науки и техники, одним словом, была включена в философию
человека. Для понимания немарксистской философии XX века очень важно
подробнее рассмотреть совершенный ею «антропологический поворот».